Очередная командировка затягивается, и Чайльд места себе не находит: ему скучно, скучно, скучно. Каждый день, проведенный без Чжунли, вытягивается в вечность, и это сродни самой настоящей пытке: секунды вырастают в минуты, минуты – в часы и те пронзают его насквозь – медленно, мучительно, с садистским наслаждением. В одном из тяжелейших фолиантов, что безмятежно подремывает у Чжунли в личной библиотеке, Чайльд прочитал про бамбуковую пытку – в местах не столь отдаленных она была популярна несколько сотен лет назад. Страшная пытка, и страшна она тем, что медленна (впрочем, как и любые другие пытки). Примерно так и чувствует себя Чайльд – только пронзают его не острыми ростками бамбука, а бесконечными, безнадежными ожиданиями.

От скуки он готов выть, от нее он готов на стены лезть и снова бросаться в бессмысленные и беспощадные драки. Поэтому, когда на второй день одиночества в квартире появляется Сяо, Чайльд всячески пытается нарваться на неприятности. Бить первым он не хочет – не дурак и понимает прекрасно, что потом придется выслушивать многочасовые лекции о правилах приличия на ковре у директора. А на ковре у директора Чайльд предпочел бы далеко не лекции выслушивать…

Сяо не провокации не ведется, и Чайльд снова остается ни с чем. Он, когда выпроваживает низкорослика из квартиры, обещает себе развеять скуку завтра. Просто выйдет из дома, просто наткнется на незнакомую компанию, просто нарвется на драку. Что может быть проще? А Чжунли скажет, что снимал котенка с дерева и – с кем не бывает! – упал. Или спасал ребенка из пожара.

Варианты, которые Чайльд перебирает у себя в голове, один нелепее другого, и это забавно. Чайльд отвлекается от скуки, когда засыпает в кровати Чжунли, на его подушке, на его простынях, под его одеялом. Запах директора обволакивает, накрывает с головы до ног, словно теплая ласковая волна.

Чайльд еще и сам не знает, не догадывается даже, что втрескался по самые уши.
Все настолько плохо, что он ни разу не вспомнил о своей первоначальной миссии – о сердце бога.

Когда на следующий день ключ в двери поворачивается, Чайльд замирает с зажатым в зубах яблоком. Он стоит посреди гостиной и воюет с джинсами, пытаясь просунуть правую ногу в штанину. С занятыми руками это оказалось сложнее, чем предполагалось изначально, вот и пришлось прихватить большое сочное яблоко зубами.

Именно в такой позе его застает директор, когда заходит в комнату. Чайльд смотрит на него, вскинув брови, и не сдерживается – смеется. С джинсами он справляется быстро и, откусив смачный кусок, приближается к Чжунли, обнимает за талию, вжимается носом в теплую шею.

— Вы даже не представляете, директор, как вовремя вернулись. Еще бы пара минут, и мы бы разминулись.

Чайльд как раз собирался на поиски обещанных самому себе приключений.

Он отстраняется на несколько сантиметров, но обнимать не прекращает, и вкрадчиво заглядывает в глаза. Чжунли помятый, потрепанной очередной долгой командировкой, пожеванный бесконечной работой, но такой же красивый. Чайльд любуется и вдруг очень хочет сказать какой-нибудь бестолковый бред, что-то вроде «в холодильнике пусто, я все съел от скуки», но одергивает себя: Чжунли слишком правильный, чтобы оставить своего ученика без еды, он, скорее всего, сразу засобирается в ближайший ТЦ, а Чайльд вовсе не хочет утомлять и без того утомленного Чжунли еще сильнее.

— Я соскучился, директор, — тихо шепчет он в губы напротив, прежде чем накрыть их долгим, неторопливым, чувственным поцелуем. И лезть в драки больше совсем не хочется.

Отредактировано Kaeya Alberich (2022-05-25 18:25)

По ящику крутят какое-то ярко-розовое реалити-шоу – настолько тупое, что смотреть его стыдно, но еще стыднее от того, что оторваться сложно, почти невозможно; Чайльд, отпустивший Чжунли в дальнее плаванье, праздно лежит на диване и лишенным всякого смысла взглядом гладит экран большой настенной плазмы в терпеливом ожидании. Он не знает, что будет, когда Чжунли вернется, но он точно знает, что с Чжунли намного интереснее, чем без него.

Директор возвращается, и Чайльд встречает его ленивым взглядом исподлобья. За время, пока Чжунли плескался в ванной, мальчишка успел задремать и сейчас выглядит скорее сонным, нежели обрадованным долгожданным воссоединением с директором.

Но директор запускает ладонь в ярко-рыжие волосы, мягко перебирает их и гладит, и Чайльд довольно жмурится, как сытый кот, и едва не мурлычет от наслаждения. Ему всегда нравилось, когда трогают его голову, в детстве он даже позволял Тоне плести себе косички, лишь бы та касалась непокорных, под стать своему хозяину, оранжевых вихров. 

А потом директор говорит то, что Чайльд совсем не ожидал от него услышать.
Тем более сегодня.

Он замирает с откинутой назад головой и смотрит на Чжунли, как баран на новые ворота. Что? Что вы сказали? Это точно вы сказали? Вас заставили это сказать? За вашей спиной стоит кто-то с пистолетом наперевес? Или я просто ослышался? Что происходит?

Вопросы – один нелепее другого – кружат на подкорке, жужжат и безболезненно жалят; Чайльд дважды хлопает глазами, силясь прогнать наваждение, и легко встряхивает головой. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем мальчишка осознает, что Чжунли не фикция, не галлюцинация, что за спиной у него никто не стоит и что пистолет здесь вовсе не при чем. Чайльд не знает, что заставило директора пересмотреть собственные взгляды на отношения с учеником, и знать, если честно, не хочет. Здесь и сейчас не до копошения в причинах – здесь и сейчас важны только следствия. А следствия таковы, что Чжунли сам пришел, сам заговорил, сам попросил.

Черт возьми, Чайльд и не знал, не догадывался даже, что это будет так приятно.

— Ха-а, — он тянет рот в довольной улыбке и ловко перепрыгивает через спинку дивана, приземляется напротив Чжунли и выпрямляется, сыто – и одновременно голодно – смотрит в глаза напротив, — я же говорил, что рано или поздно вы все равно будете моим, директор.

Поцелуй выходит немного смазанным – и все потому, что Чайльду не терпится: от одной только мысли, что директор пришел сам, тело простреливает острым возбуждением. Мальчишка крепко обнимает директора за талию, трется пахом о пах и целует, целует, целует. В поцелуе он увлекает Чжунли в спальню. Первый раз хочется все сделать правильно – и спальня с большой кроватью именно то, что нужно.

Холодный ночной воздух мгновенно пронизывает тело, стоит оказаться в спальне, спасибо открытому нараспашку окну; Чайльд не обращает на перемену в температуре никакого внимания и только уходит губами на подставленную шею, когда сжимает ладонями ягодицы.

Чжунли такой податливый, такой покорный в его руках, что даже не верится. Он сейчас как пластилин – бери и лепи все, что вздумается. И Чайльд не пренебрегает такой возможностью: он по-хозяйски скидывает с чужих плеч халат и не просит, а приказывает в приоткрытые губы напротив:

— На живот. Ложись на живот.

Сам Чайльд устраивается сверху, накрывая своим телом чужое, словно подсознательно пытаясь оградить Чжунли от целого мира, защитить, закрыть. Он целует ухо и горячо выдыхает прямо в него, шепчет что-то абсолютно несвязное и жмется губами к шее, туда, где бьется сонная артерия – живая, бешеная, доведенная до исступления. Этого, конечно, сразу становится мало, и мальчишка спускается ниже, самозабвенно покрывая тесными, крепкими, влажными поцелуями каждый сантиметр столь желанного тела. И он не сдерживается – заливается тихим искрящимся смехом, когда обнаруживает татуировку в виде золотисто-коричневого дракона на всю спину.

— А ты с сюрпризами, да?

Он лукаво улыбается, когда директор поворачивает голову и смотрит через плечо, и подтягивается выше, целует лицо. Пока целует – избавляется от остатков чужого тряпья, неловко стаскивая эти блядские, блядские трусы. Черт возьми, кто вообще придумал это тупое нижнее белье? 

Смазку протягивает сам Чжунли, предварительно порывшись в прикроватной тумбочке, и Чайльд выдавливает ее на пальцы. Очень хочется снова прижаться губами к плечам, к спине, к волосам, но еще больше хочется видеть лицо директора в тот момент, когда Чайльд введет в него первый палец, потом второй и третий.

И Чайльд смотрит – жадно, алчно, с нарастающим восторгом.

Отредактировано Kaeya Alberich (2022-06-01 19:29)

Воздух в спальне с открытым настежь окном стремительно нагревается, накаляется до предела, дышать становится сложно, почти невозможно – каждый глоток обжигает легкие и срывается с губ невысказанными обещаниями, никчемными клятвами; отчего-то словами сейчас хочется строчить беспрестанно, как из пулемета, повторяя о том, какой Чжунли красивый, красивый, красивый. Чайльд беззастенчиво любуется стройным, поджарым телом, распластанным под ним, и приходит в неописуемый восторг от всего, что видит, – от широких плеч, от острых лопаток, от мускулистых рук и от волос, что огнем рассыпались по смятой постели. Они светлеют ближе к кончикам, Чайльд только сейчас это замечает, и ловит себя на мысли, что это только начало, что впереди его ждет много удивительных открытий.

И Чжунли, неожиданно насаживающийся на пальцы сам, с готовностью это подтверждает.

Возбуждение вновь простреливает тело – настолько мощное, настолько острое, что Чайльда крупно передергивает; он длинно выдыхает через приоткрытый рот и подается ближе, оставляет крепкий поцелуй чуть ниже правой лопатки и раздвигает пальцы – напоследок. Директор награждает его сполна – выгибается в спине сильнее, разводит ноги шире и что-то бессвязно лепечет себе под нос.

И постоянно прячется, закрывается, стесняется. И вот это Чайльду совсем не нравится.

— Директор, — негромко зовет Чайльд и терпеливо ждет, когда Чжунли повернет голову и посмотрит в глаза напротив, — я хочу тебя целиком и полностью, без остатка, со всеми твоими стонами, взглядами и просьбами. На меньшее я не согласен. Так что перестань сдерживаться. Если ты думаешь, что я осужу тебя за желания, то крупно ошибаешься, — Чайльд неторопливо наклоняется, упирается в постель по обе стороны от чужих обнаженных плеч и жмется губами к теплой щеке, — мы в постели, а не в школе. Нет смысла прятаться.

Хочется верить, что Чжунли не только слушает, но и слышит.

Чайльд доверительно целует уголок рта и отстраняется, выпрямляется и, сжав ладонями ягодицы, с предвкушением трется пахом о задницу. Это забавно: Чжунли целиком и полностью раздет, а Чайльд, словно в противовес, целиком и полностью одет. На нем джинсы и черная толстовка – от них он, впрочем, быстро избавляется и выкидывает на пол, туда, где безмятежно подремывает тряпье Чжунли. В горловине, правда, мальчишка по-дурацки застревает головой, встрепывая и без того встрепанные волосы, но это мелочи.

Прохладная смазка с запахом лесных ягод переезжает на член, и Чайльд размазывает ее по всей длине, внимательно наблюдая за директором исподлобья. Не сдерживается и облизывается, словно голодный лис при одном только взгляде на виднеющийся вдали курятник.

— Расслабься, — тихо, хрипло просит Чайльд и, обхватив Чжунли за талию, тянет вверх, поднимает на колени и нажимает ладонью на поясницу, заставляя прогнуться. После этой позы – такой открытой, такой откровенной, такой честной – Чжунли точно перестанет стесняться.

Нарочито медленно, с ювелирной аккуратностью он проталкивает головку и замирает, предоставляя время себе и ему привыкнуть к новым ощущениям. Чайльду тесно, узко и горячо; Чайльду мало. Он хочет все и сразу, но понимает, что действовать грубо с человеком, у которого давно не было секса, чревато весьма неприятным последствиями – болезненными в том числе.

А Чайльд вовсе не хочет, чтобы Чжунли было больно.

На первый толчок он решается спустя, кажется, целую вечность. Несмотря на искреннее желание избежать любого дискомфорта, Чайльд не сдерживается и двигаться начинает глубоко почти сразу, выбивая из груди директора все новые и новые стоны. А когда член проезжается по простате, Чжунли и вовсе выгибает, и Чайльд невольно выгибается тоже, думая о том, что ничего в своей жизни лучше не видел и не слышал.

От одной мысли, что здесь и сейчас он трахает директора, в локтях зарождаются сонмы будоражащих мурашек. Они стремительно взлетают по сильным плечам и ерошат волосы на затылке, черт, черт, черт, как же приятно, как сладко и вкусно; упомрачительно. Чайльд всегда считал, что хороший секс – это все равно что хороший бой, а Чайльда хлебом не корми – дай кулаками помахать.

Неожиданным рывком он переворачивает Чжунли, по-хозяйски заваливает на лопатки и одну ногу ловко закидывает на собственное плечо. Смотрит свысока, наслаждается и упивается, улыбается сыто и голодно одновременно, а потом оставляет короткий поцелуй на лодыжке и грубо вгоняет член до предела, нагибается и касается губ губами, тихо шепчет:

— Говори со мной. Я хочу не только тебя видеть, но и слышать.

Осязать всем, чем можно; чувствовать. 

Отредактировано Kaeya Alberich (2022-06-06 16:05)

Чжунли открываться не хочет, наоборот, закрывается еще больше и требовательно тянет на себя, впивается пальцами в напряженное плечо и избегает любого зрительного контакта, целует – глубоко, влажно, жадно; Чайльд чувствует себя облапошенным – точно ребенком, которого мороженым отвлекли от обещанного робота-трансформера – и хочет выговорить, высказать Чжунли за его беззлобный обман, но не может; это выше его сил. Директор целует так, что крышу сносит, и она – напрочь лишенная всяких мыслей, не обремененная интеллектом, облегченная и опустошенная, – со скоростью света улетает в далекие дали.

Чайльд, еще пытаясь сохранить остатки самообладания, улыбается в приоткрытые губы напротив, обозначая и поощрение, и обещание: хитрый ход, директор, но я еще возьму свое, всегда беру, вам ли не знать.

От самообладания, на которое возлагались большие надежды, не остается и следа, когда директор своими действиями поощряет действия Чайльда. Невооруженным глазом это незаметно, но Чайльд чувствует любые изменения в Чжунли так точно и четко, словно они происходят с ним: сорвавшийся с губ стон намного громче всех предыдущих, сведенные к переносице брови, выгнутая в пояснице спина и дрожь, великолепная дрожь по всему телу. Но больше всего Чайльду нравится то, как Чжунли тянется за ним, когда он отстраняется. Это пьянит похлеще самых крепких напитков с просторов его родины. Чайльд чувствует власть над директором и приходит в неописуемый восторг – такой, что сердце разгоняется до немыслимых скоростей и теперь бьется не только в груди, а везде, повсеместно – и даже под коленями.

Чужой оргазм накрывает и Чайльда. Мальчишка замирает, разрешая Чжунли насладиться остаточными ощущениями сполна, и покрывает разморенное лицо ласковыми, нежными, чувственными поцелуями. Он жмется губами к полуприкрытым векам, к скулам, к раскрасневшимся щекам, к губам. Директор сейчас такой беззащитный, такой беспомощный, что даже не верится. От человека, который столько времени держал непоколебимую оборону, не остается и следа.

Но Чайльду, само собой, мало, о чем он не пренебрегает сообщить:

— Я еще не кончил, директор.

Он отстраняется, ловко садится меж разведенных в стороны ног, и член с хлюпающим звуком выскальзывает из разгоряченного тела. Чайльд тратит еще немного времени, чтобы вдоволь налюбоваться директором – обнаженным, растленным, тяжело дышащим. Когда их взгляды пересекаются, Чайльд улыбается, и эта улыбка не предвещает ничего хорошего для оставшейся директорской гордости.

Одним ловким движением Чайльд переворачивается директора на живот и подтягивает, заставляет встать на колени и вскинуть зад. Коленом он раздвигает его ноги – и снова залипает. От зрелища не только дух захватывает, но и перед глазами плывет; Чайльд смотрит долго и внимательно, подсознательно пытаясь запечатлеть в памяти каждый сантиметр столь желанного тела.

— Потом, — мальчишка подается к директору ближе, нагибается ниже и касается грудью спины, горячо выдыхает на самое ухо, — когда ты станешь моим целиком и полностью, я сниму на телефон то, как мы трахаемся. Чтобы в следующий раз, когда ты уедешь в свою тупую командировку, мне не было так грустно, — Чайльд трется крепким членом меж ягодиц и медленно входит, — как тебе такая идея? Нравится? Заводит?

Ответ на вопрос тонет в очередном протяжном стоне; мальчишка утыкается носом в растрепанную макушку и больше не тянет кота за хвост – двигается глубоко и медленно, специально доводя Чжунли до исступления. Проходит еще немного времени, прежде чем Чайльд отстраняется и, упершись ладонью в голову, вжимает ее хозяина щекой в подушку. И теперь он не сдерживается – трахает директора так, что кровать ходуном ходит, скрипит и громко жалуется. Почему-то кажется, что тихий, благовоспитанный, высокоморальный Чжунли вовсе не против быть оттраханным, как последняя шлюха.

Чжунли кончает – и Чайльд кончает следом, спускает на спину, быстро среагировав и вытащив член из податливого тела. Вот только заканчивать он вовсе не собирается и уже через несколько мгновений переворачивает Чжунли на бок и ловко подхватывает его ногу под коленом.

— Ты, если что, говори, принесу тебе тонометр или что там помогает старикам поддерживать жизнедеятельность, — тихо, хрипло смеется Чайльд, когда перехватывает изнеможенный взгляд директора. Но не останавливается – и не планирует останавливаться до тех пор, пока директор не попросит об этом.

Отредактировано Kaeya Alberich (2022-06-12 13:01)

Доведенный до изнеможения директор – Чайльд остается крайне доволен проделанной работой – падает на лопатки и прикрывает глаза, тяжело дышит и почти не двигается. Наблюдать за ним интересно – и Чайльд не отказывает себе в этом удовольствии, когда пристраивается сверху, но не ложится, – и ластится, словно изголодавшийся по хозяйскому вниманию кот. Он жмется губами к шее под подбородком и оставляет мягкий поцелуй на кадыке, спускается неторопливой дорожкой к острым ключицам, но почти сразу возвращается и, упершись руками по обе стороны от чужой головы, вкрадчиво заглядывает в глаза.

Директор сейчас такой домашний, такой теплый и уютный, такой сонный и разморенный, что даже не верится. Интересно, сколькие еще видели его таким?

От мысли, что Чжунли где-то когда-то с кем-то, ревностно сосет под ложечкой; Чайльд вдруг понимает, что делиться не хочет. В какой-то момент на подсознание даже мелькает мысль – привяжи к батарее, запри в подвале, свяжи по рукам и ногам – но Чайльд отмахивается от нее, как от назойливой мухи.

И все же его жадность растет с каждой минутой, проведенной рядом с Чжунли.
Но поддаваться ей, предаваться конкретно сейчас он вовсе не хочет.

— Что? — широко улыбается Чайльд, и в глазах его пляшут веселые бесята, — выдохся? 

Директор выдохся, но не это огорчает, а то, что через два с половиной часа он собирается на работу, а Чайльда выгоняет в школу. Мальчишка, когда слышит столь вопиющие слова, вскидывается и принимает вид свой самый оскорбленный. Что? Что ты сказал? Я не ослышался?

— Не-е-е-ет, — жалобно тянет он и решительно мотает головой из стороны в сторону, — мы никуда не пойдем, директор. Ты позвонишь и скажешь, что приболел после командировки. Планета не остановится, а школа не развалится, если ты пропустишь один день. А мое отсутствие так и вовсе никто не заметит, — мальчишка пожимает плечами, мирясь с собственной невысокой ценностью, и подается ниже, жмется носом к носу, на кончике которого через мгновение оставляет крепкий поцелуй.

Директор забавно жмурится, и Чайльд тихо, хрипло смеется в ответ.

— Внеплановые выходные чертовски хороши тем, что они внеплановые. Через два с половиной часа ты должен быть на работе, но вместо этого будешь крепко спать в теплой постели. Часа в два мы лениво проснемся и еще полчаса проваляемся в кровати, залипая в какое-нибудь тупое реалити-шоу. Возможно, я буду приставать, но одно твое слово, пупсик, и я прекращу любые домогательства. Потом мы закажем что-нибудь на завтрак, точнее, на обед. После обеда я, вероятно, снова буду к тебе приставать, но ты помнишь условия. А на ужин я приготовлю блюдо, которое готовила мне мать, когда я был маленьким. Мне кажется, тебе понравится. А еще мне кажется, — Чайльд лукаво смотрит в глаза напротив, но не сдерживается и целует одну щеку, потом – вторую, и ненавязчиво трется пахом о пах, — это намного лучше, чем тухнуть в школе. К тому же, после такой ночи тебе нужен отдых. Ладно я, молодой крепкий организм, а тебе… нелегко пришлось. И нелегко придется, если ты все же пойдешь на работу.

И контрольный в голову, который Чайльд намеренно припас напоследок:

— Ты только представь, что будут о тебе говорить, когда увидят твое состояние. Невыспавшийся, бледный, нервный и, что самое вызывающее, хромающий на обе ноги. Ну же, директор, — сейчас Чайльд все равно что змий-искуситель, уговаривающий Еву попробовать яблоко, — останемся дома. Дома хорошо, на работе - нет.

Отредактировано Kaeya Alberich (2022-06-13 15:15)

Чего-то явно не хватает.

Чайльд, наконец, добился своего и переспал с Чжунли. И это было хорошо, так хорошо, что словами не передать. Ему даже удалось уговорить директора прогулять школу на следующий день; звучит забавно – так, словно директор не директор вовсе, а примерный ученик, отличник и медалист, который связался с плохой компанией и поддался ее влиянию. 

Чайльд, когда думает об этом, невольно усмехается: в каждой шутке есть доля правды.

Сейчас мальчишка сидит на последней парте в классе и гипнотизирует взглядом окно. За ним светит веселое солнце; на небе ни облачка. За невысоким забором по раскаленному донельзя асфальту скрипят шинами машины. Поют птицы, но, утомленные полуденным зноем, с каждым мгновением все тише и тише. Нин Гуан – высокая стройная женщина с копной пепельно-белых волос – без энтузиазма рассказывает об основных законах экономики: о законе возвышения потребностей, о законе зависимости между спросом и ценой, о законе убывающей… что?

Чайльд быстро теряет нить повествования и снова думает о том, что чего-то остро не хватает. Такое ощущение, что он заплатил за полноценный обед, но ему не донесли десерт. Чайльд задумчиво хмурится, не понимая, что его так тревожит, и пытается заглянуть в собственные мысли глубже.

В том, что касается самоанализа, Чайльд не мастак. Он не любит копаться в себе и предпочитает замечать лишь то, что плавает на поверхности. А на поверхности теплятся несколько дней в компании с Чжунли, закончившиеся долгожданным сексом. Так что не так?

Вздохнув, мальчишка подпирает кулаком подбородок и медленно прикрывает глаза. Под спокойный, монотонный голос Нин Гуан невыносимо хочется спать; не хватает только подушки. Опять чего-то не хватает… и вдруг Чайльд понимает все. Это происходит так неожиданно, так внезапно, что мальчишка едва удерживается от ликующего возгласа. Черт возьми! Ведь все так просто: ему не хватает Чжунли, но не в физическом плане, а в платоническом. Директор не раз давал понять, что отношения с учеником его не интересуют, что их совместное времяпровождение – это просто совместное времяпровождение и не больше. Но Чайльд, еще сам этого не понимая, хотел большего – и теперь, после секса, хочет пуще прежнего. Он хочет директора целиком и полностью, со всеми его мыслями и эмоциями, со всеми его проблемами, а получить не может.

Это, впрочем, совсем не расстраивает. Он нашел проблему, признал ее, и это большой шаг вперед; теперь дело за малым – приручить директора, заполучить его без остатка. Чайльд не сомневается в том, что добьется желаемого. Он всегда добивается.

Дилемма разрешилась, и Чайльд чувствует себя необыкновенно легким, таким, словно тяжелый груз с плеч сбросил. Воодушевленный, довольный самим собой, он ловко лавирует между учениками, идущими в кафетерий. Время ланча, и Чайльд тоже хочет перекусить; в меню сегодня лазанья и вафли. Но на подходе к дверям он ненароком подслушивает диалог трех пацанов. Голос одного из них он знает – и знает лучше, чем хотелось бы, – и невольно настораживается.

«Папаня сегодня раскидает этого придурка за то, что не заставил рыжего передо мной извиниться. Он как узнал, что мне зуб сломали, взбесился. Все орал, что бешеные бабки платит не за то, чтобы я домой в синяках приходил».

Чайльд мгновенно смекает, о чем речь, и мечты о горячей лазанье отходят на задний план. Он и опомниться не успевает, как обнаруживает себя перед директорским кабинетом. С той стороны двери слышится отборная ругань и мягкие попытки Чжунли вразумить взбесившегося родителя.

Плана у него нет, но бездействовать Чайльд не собирается. В кабинет он заходит без стука, по-хозяйски, и его встречают три пары глаз. Сяо тоже здесь, и мальчишка громко хмыкает.

Только его не хватало.

Страшно хочется, если честно, сразу бросится на амбразуру – в драку то есть; Чайльд не привык к разговорам, он привык все решать кулаками, так быстрее и действеннее. Но приходится держать себя в руках, потому что за драку его по головке не погладят. И Чайльд не находит ничего лучше, кроме как перетянуть одеяло на себя.

— А, это ты, — весело смеется он и бесстрашно подходит ближе, встает напротив, — тот пацан очень на тебя похож, сразу видно, что яблочко от яблони недалеко упало. Мне, кстати, всегда было интересно, — Чайльд нарочно нагнетает обстановку, с напускной беспечностью наблюдая, как у чувака раздувается вена на виске, — а это в стране так принято – чтобы за здорового совершеннолетнего детину ходили роптать его родители? Или это только в вашей семье?

Удар приходится под дых, и Чайльд невольно сгибается пополам. На мгновение у него спирает дыхание, а боль, зарождающаяся где-то в ребрах, быстро простреливает все тело; перед глазами темнеет. Но Чайльд вовсе не унывает, наоборот, все происходящее ему только на руку, и когда чувак хватает его за грудки и встряхивает, словно тряпичную куклу, мальчишка беззаботно выглядывает из-за чужого плеча и смотрит на директора.

— Директор, — хриплым от боли голосом зовет Чайльд, — у вас же есть в кабинете камеры?

Бешеная, бесконтрольная, животная ярость в покрасневших глазах напротив медленно сменяется осознанием; чувак высвобождает Чайльда из железной хватки и отталкивает от себя, как прокаженного; спиной мальчишка врезается в Сяо. Смотрите, и от него польза есть; теперь Чайльд будет называть его амортизатором.

Отредактировано Kaeya Alberich (Вчера 10:10)

Чувак привык, видимо, чтобы последнее слово оставалось за ним даже тогда, когда не прав, особенно, когда не прав, поэтому напоследок кабинет сотрясает череда отборных проклятий. Он обещает разобраться не только с «этой блядской шарагой», но и с ее директором, и Чайльд заметно напрягается, настораживается. На школу ему плевать с высокой колокольни, он не испытывает никакой привязанности к этим змеистым коридорам и к просторным кабинетам, но с Чжунли все иначе. Однажды Чайльд пообещал, что не даст директора в обиду и убьет любого, кто посмеет его хоть пальцем тронуть, и намерен свое обещание сдержать.

У Чайльда мало людей, за которых он готов порвать, и в основном это члены семьи, братья и сестры, с родителями все сложнее. Как в этом списке оказался Чжунли, Чайльд и сам не знает, и разбираться сейчас совсем не хочет. Но факт остается фактом: директор за короткое время забрался так глубоко и далеко, что теперь раскаленными клещами не вытащить, не выцепить.

Дверь захлопывается оглушительно громко, и первая мысль, ударившая в голову: выследить и стереть в порошок. Чайльд машинально напрягается, как ищейка, должная взять след, но мгновенно отвлекается на директора. Тот, словно прочитав чужие мысли, подходит ближе и кладет ладонь на грудь – осторожно и ненавязчиво, но решительно – и Чайльду почему-то кажется, что именно так успокаивают диких зверей.       

От былого напряжения не остается и следа; Чайльд, когда смотрит в глаза напротив, расслабляется и улыбается.

— Все со мной хорошо, директор, — мальчишка ловко перехватывает чужую ладонь, едва она касается живота, и мягко жмется к ней губами, — я знаю, что вы могли справиться сами. Но все это случилось из-за меня, и оставаться в стороне мне не позволяла совесть.

Целовать директора в его кабинете, когда в любой момент дверь может распахнуться, так себе затея, но не целовать – выше его сил; Чайльд, прежде чем директор отстраняется, подается вперед и касается грудью груди, крепко обнимает за талию, вжимая в себя, и ненавязчиво целует щеку. Этого, конечно, сразу становится мало, и мальчишка тут же накрывает чужие губы своими.

— У меня есть одна мечта, директор, — хрипит мальчишка в губы напротив, — я хочу заняться сексом с вами прямо в этом кабинете, — Чайльд, с упоением вылизав рот, отстраняется на несколько сантиметров и едет губами к уху, легко прикусывает его мочку зубами, — прямо на этом столе. Как только представлю, как вы стонете, подмахивая бедрами мне навстречу, и елозите грудью по тетрадям, так сразу голову теряю. Мм, директор, как вам такое предложение?

Чайльд знает, что рано или поздно уговорит Чжунли на этот непристойный секс, поэтому не настаивает конкретно сейчас. Он прихватывает зубами кожу возле сонной артерии, предварительно оттянув ворот рубашки губами, и сжимает ягодицы в ладонях. Хочется чувствовать Чжунли в своих руках, хочется его видеть и слышать, осязать.

Но Чжунли, в отличие от Чайльда, так просто голову не теряет. Он с мягкой настойчивостью отлепляет от себя мальчишку и отстраняется, обходит стол и протягивает ключи от машины. Чайльд смотрит на них с немым вопросах в глазах: и зачем?

Директор отвечает на вопрос, не произнесенный вслух, сам.

— Ну нет, — воинственно бастует мальчишка, — в больницу я не поеду. Директор, ну что вы в самом деле, если бы я после каждой драки бегал по больницам, то не вылезал бы из них. Но одно дело у меня есть. С вашего позволения, директор, — мальчишка отодвигает его ладонь с зажатыми в ней автомобильными ключами, — я пропущу оставшиеся уроки. А вечером мы встретимся у вас.

Это не вопрос и даже не предложение, это факт, и Чайльд закрепляет его крепким поцелуем в кончик носа.

Очередное обещание Чайльд сдерживает и, захватив из чужого холодильнику бутылку пива, падает на диван в гостиной комнате. Чжунли еще возится с ужином, что-то с видом главного педанта страны кашеваря возле плиты: пахнет мясом, томатами и розмарином. Чайльду нравится то, как директор готовит, поэтому он не настаивает на доставке, даже несмотря на то, что у каждого из них сегодня был долгий, длинный, утомительный день. Как-то само собой, незаметно даже для самого себя, Чайльд стал проводить рядом с Чжунли поразительно много времени. Сейчас он, если честно, даже не представляет и дня без этих янтарных глаз, смотрящих с мягким укором.

В новостях рассказывают об автокатастрофе, в которой погиб местный бизнесмен, хозяин самой большой сети агентств по недвижимости в городе. Тот самый бизнесмен, который несколькими часами ранее обещал превратить лицо Чжунли в лепешку.

У него отказали тормоза.

Чайльд, когда наблюдает за кадрами с места ДТП, невольно кривит губы в садистской улыбке.
Как же хорошо.     

Отредактировано Kaeya Alberich (Вчера 14:08)