бывший военный, настоящий медиа в лучшем своём проявлении: не просто заинтересован в сенсации разной степени крутости, но и прыгнет в самое пекло с винтовкой наперевес; хорошая история подстёгивает его профессиональные аппетиты, бросает его в гущу конфликта и создаёт проблемы поверх других проблем и ещё чуть-чуть [как говорил один великий гонзо: I can't solve any problems. All I can do is try to make sure people can't avoid noticing them.]

хэдканоню, что до известных событий альт связывалась с томпсоном, собираясь вывалить если не всё, то солидное "много" про соулкиллер сотоварищи, но потом случилось never fade away и прочие башни арасаки, и вышло то, что вышло - то есть, ничего хорошего; томпсон вообще не из тех "стервятников", которые предпочитают делать далеко идущие выводы с уютного дивана через удалённый фид с корпоратских дронов, так что десять лет спустя он опять был в самом эпицентре событий, что бы там некоторые рокербои не отрицали }:3

энивей, великолепный персонаж с топовыми возможностями быть буквально везде, где происходит что-то интересное и/или это самое интересное устраивать; ну и помимо флэшбеков, как бы хороши они ни были, у меня на него есть п л а н ы (злодейские и не очень) и всякие другие конспираси 
да, к 77-ому прошло уже солидно лет, но это буквально вообще не проблема в нашем развитом кибер-обществе }:3

*joel kinnaman, например, но традиционно не обязательно :3

человек, который буквально своими золотыми руками исправляет бреши в блэкволле и роняет топовых нетраннеров вудуистов, может в многоходов очки да ещё обладает не сбоящим(!) моральным компасом - он настоящий, он существует, и его зовут мозли,
[indent]  [indent]  [indent]  [indent] агент мозли; 
(может быть грустно, но спойлер за тоннелем с вероятностью 99,9% баг, а не фича)

дело в пасифике для брайса тупо очередной тривиальный (не очень) день на службе: иметь дела с вудуистами примерно как единомоментно загонять стадо кошек помыться, а тут нужно и мешать им, и разделаться с ёба-наёмником, и достать релик, и в идеале в недалёком будущем вытащить из-за блэкволла (связаться, изолировать, сделать предложение, от которого традиционно нельзя отказаться - ситуативно) один не менее ебанутый искусственный интеллект. и всё это - до завтрака.

для альт (и того, что осталось в конструкте после 50+ лет в кибертюрячке) мозли сотоварищи буквально - немезида как есть: их существование взаимоисключающее, и рейхенбахский водопад для них обоих не факт, что прост симпатичная метафора о неизбежности судеб и прочей зацикленности; каннингем не ограничит себя/души/подопечных предсказуемой (не-живой) функцией, мозли не отступит от буквы закона.

рядом с этим товарищем в моей голове тесно соседствуют отсылки к блейдраннеру (много), к детективно-приключенческому жанру (тоже прилично) и пара-тройка хэдканонов-идей, куда это можно повести и где/как покушац стекла и накормить другого; be a good joe, агент, заглядывай по ту сторону блэкволла ( ͡° ͜ʖ ͡ – ✧)

*а чего б не ryan gosling, собственно, но традиционно любой гуд-коп типаж будет агiнь ♥

[indent] [indent]  [indent] дорогой брат,
[indent] ты любишь своего бога всё с той же силой, что и раньше? я молюсь каждую ночь. как папа нас учил. наставь меня, господи, на путь твой, и буду ходить в истине твоей; утверди сердце моё в страхе имени твоего. ведь я всё чаще сомневаюсь, так ли бог всемилостив, если осуждает светлые и чистые чувства. те, когда касание становится кровоточащей раной, ожогом на чистой коже. они куда страшнее, чем настоящие синяки и ссадины. ты ведь знаешь, что я знаю?
[indent] ты мне обещал, помнишь? ты мне обещал столько всего, а ничто этого так и не стало правдой. ведь я так и не стала счастливой, а это ты мне обещал тоже. скажи, так ли изменил тебя ватикан? мы часть этого мира и я не хочу знать другого. жизнь оказалась совсем не такой, как я себе её рисовала. а ты, чезаре? ты доволен своей жизнью?
[indent] раньше ты доверял мне тайны своей души. раньше ты не прятал от меня глаза. что ты боишься увидеть в моих? что ты не хочешь, чтобы я прочитала в твоих? бог все еще с нами. я очень хочу в это верить.
[indent] возвращайся скорее в ватикан. я соскучилась по своему дорогому брату.

[indent]  [indent]  [indent]  [indent] с любовью,
[indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent] Лукреция

Его персональный ад, осколки памяти из прошлого, в котором он видит как умирает Пеппер, как катится по наклонной его жизнь, как он пытается взять себя в руки, но безнадежно проигрывает в сухую и идет по пути наименьшего сопротивления, делая выбор в пользу того что легче. Того, над чем не нужно думать. То, что успокаивает и то, что привычно - насилие над собой и окружающими. И плевать каким образом - поступками ли, словами, главное чтобы выместить все что накипело за столько времени. Главное заглушить свой страх, за которым все еще теплится нелепая и слабая надежда. Он знает, что все это бесполезно. Знает, но делает, потому что иначе не может - он Тони Старк. Герой или злодей он при этом - уже детали.
Эта реальность отличается от той, где он прожил всю жизнь. Многими вещами и, в то же время, она настолько же похожа на его собственную, что порою пробирает дрожь. Ощущение сорванной мозоли возникло когда он увидел живую Пеппер, а потом и свою дочь. Технически. Ну или не так, не свою - его, другого Тони, который был здесь святым куском золотого дерьма, инкрустированного бриллиантами - вот так он и его гребаное имя сияло среди других и, наверное, даже последний облезлый кот в подворотне знал кто такой этот Железный Человек. Ненавистный ему сейчас счастливчик, которому не пришлось видеть смерть любимой женщины и повезло завести с ней детей, пусть и в единственном числе, пусть и незадолго до смерти, но ведь это все было. И он, тот, другой Тони, был идиотом, если не наслаждался каждым моментом, что удалось провести с ними. Потому что так делают нормальные люди. Потому что ему самому не светит испытать того же, даже видя Пеппер перед собой, как не светило в той, прошлой жизни. Потому что Тони стал не таким, каким его привыкли видеть, изменился, даже немного помолодел - что за хрень сотворила с ним эта перчатка с камнями бесконечности? И никто не спросит что за хрень сотворил Тони сам с собой, потому что на этот вопрос, по крайней мере, он ответ знал и я удовольствием бы поделился. Не ответом, конечно же, а пожеланием пойти нахер и желательно не единожды. Но все ведут себя тактично и вопросов не задают, потому что на самом деле им плевать. Некоторые вещи, все же, неизменны и иногда приятно это замечать, когда ты покидаешь клетку, в которой сидел столько лет и меняешься местами с трупом, которым другая версия тебя успела стать здесь.
Детка, папа стал другим, потом поговорите - вот что он слышит. Возможно, в глубине души это разбивает ему сердце... ну или нет, потому что он больше жалеет себя, чем реально ощущает какую-то отравляющую боль. Так даже лучше, потому что он терпеть не может детей, он в этом себя убедил. Старк в это поверил, как поверила Морган своей матери. Да, стоит отблагодарить их обеих, потому что в голове после этого прояснилось.

Если Бэтмену нужен Робин, то виджиланте Нью-Йорка нужна душа. Клэр — это не только совокупность навыков, но и трезвый взгляд. Она совершенно не боится поставить на место того, кто отправляет бандитов в реанимацию, и вправить ему мозги. Клэр — голос разума всех виджиланте — и это далеко не фигура речи, потому что, если обычно сводит людей с кем-то одним из них, то Клэр повезло встретиться со всеми четырьмя. Если с кем-то ей удалось подружиться, быстро начать встречаться и также — расстаться, у кого-то — поучиться, то кто-то, как Люк Кейдж, стал важной частью ее жизни.

И видит бог, она от этого не стала спокойнее, но променять ее на другую, — она уже не согласится. Гарлем на Манхэттен — тоже. Клэр — полное олицетворение района, в котором она прожила: такая же стойкая и временами упрямая, но крепко стоящая на ногах. Умеет она и четко разграничивать части своей жизни: помогать виджиланте — да, соглашаться и принимать любое сверхъестественное — да все что угодно, встречаться с тем, кому сложно себя контролировать или кто все никак не может наладить части своей жизни и найти в них контроль — хороший вопрос, на который у Клэр нет ответа.

(как и на то, почему и когда больница, в которой она проработала почти всю жизнь, стала продажной)

(что происходит в нью-йорке на самом деле)

(как помочь тому, кто не хочет, чтобы ему помогали, и при этом не навредить себе)

(как соблюдать порядок, если все постоянно возвращается к хаосу)

Запах железа вперемешку с дерьмом и желчью бьёт в ноздри чертовски сильно. Наверное, будь Логан менее привычен к этому запаху, он бы пошатнулся. Но нет, с этой вонью он был знаком слишком давно. Как и с той, что скрывалась за ней. Она всегда служила напоминанием. Напоминанием о том, как человек пытался подчинить себе эволюцию. Напоминанием о тех днях, которые Джеймс Хоулетт был рад забыть. И о которых он всегда спешил ему напомнить.

Ему это нравилось. Нравилось быть оружием. Но, как и Логан, он не мог в полной мере им стать. Но мешали ему не чувство вины и стыда за ту кровь, что оставалась у них на руках. Нет. Ему мешали другие чувства. Оружие не должно наслаждаться процессом. А всё его естество буквально трепетало, когда он украшал очередную стену дома неугодного Проекту чиновника его же кишками. Жену и детей он, как правило, оставлял на десерт.

- Ублюдок, - говорит мужчина, вошедший в помещение бара, усеянного трупами. "Красный Трактир". Бар на пустырьке жаждущего солнца севера, контингент которого состоял из лесорубов, дальнобойщиков и просто случайных бродяг, что искали наказание в алкоголе. В ассортименте здесь были лишь пиво и низкосортный виски, а в проигрывателе - только кантри. Логан любил коротать здесь вечера. И он это знал. Ведь ему так нравилось напоминать о том, что у Оружия не должно быть любимых мест, любимых книг, музыки, выпивки. Любимых людей.

- Выходи, - голос эхом отдается по ещё недавно оживленному помещению, в котором теперь стоит воистину гробовая тишина. Плоть на руках мужчины с характерным звуком рвётся, обнажая три острых как бритвы лезвия. Боль каждый раз практически невыносимая. Но Логан уже слишком привык к ней, чтобы обращать внимание, - Виктор.

возможно, мы уже спускались с небес или рождались не раз; шелест человеческих голосов стекается в пчелиный гул – слова, слова, слова, там много слов, что набухает язык – ром раздраженно ( до потных ладошек ) сжимает чересчур длинные рукава застегнутой под подбородок блузы и старается не поднимать взгляда вверх ( путь до лекционного зала изучает по трещинам в дубовом полу ). смотреть в глаза одаренных страшно, в них можно увидеть большее, чем готов воспринять – мутная белена сведущих служит обителью тому, что ты сам понять не в состоянии; слушать речи просветленных до зубного скрежета невыносимо, они ядом заползают через уши прямиком в мозг и грызут его больно, даруя ночные кошмары и ноющую мигрень.

иногда ром желает стать меньше, слиться с багровыми шторами, обернуться пылью на сухих страницах тяжелых книг, раствориться в туманной дымке над озером бюргенверта.
( липкий ужас горечью растекается на языке ).

какая горькая память — память о том, что будет потом; вкус густой крови со временем становится менее тошнотворным – вкус железа каленого кажется не такой большой платой за спокойные сны; седативные, как глоток свежего воздуха в помещении затхлом – седативные нужны до дрожи в руках. ром теперь видит многое – ром теперь слышит шепоты в ночной тьме, они говорят вещи столь омерзительные, болезненные, что ей хочется вскрыть свой чертов череп ( заткнитесь, заткнитесь, заткнитесь, пожалуйста, мне нужно немного поспать ).

она смотрит в зеркало и слышит лишь вой преисподней – она смотрит в зеркало и блюёт гнилью. выворачивает наизнанку кишки. шепот извне царапает кору головного мозга тоненьким пальцем, водит носом по мыслям, слова в них путая, переплетая; он рассказывает ей страшные сказки - озарение твердою корочкой нарастает на явь.

все погасшие звезды лежат на тинистом дне; острые ногти ром впиваются в огрубевшую кожу, пытаясь ее поддеть, сцарапать, содрать ( маниакально, свирепо, движениями истерично-рваными, словно у раненой мелкой твари – в ее глазах отражается первобытный страх, такой же приземленный, презренный, как и она сама ). эволюция – как говорил мастер виллем ( ректор виллем, отец виллем, узревший истину виллем, ублюдок виллем ) – без отваги станет погибелью всего вида; но отваге той – грош цена. ты человек, ты мал и ты неимоверно слаб, походишь на животное, что попало в капкан и мечется — ты не знаешь, куда идти. ром закрывает уши, дабы не слышать его молитвенный шепот и хрип; бесконечный зуд не дает ей спокойно спать – он не дает думать, сознание в агонии отчаянно задыхается, пропуская мысли сквозь лезвия – какой толк в проклятом озарении, если телесное выжигает любые слова. слабость наступает только в воде – боль уходит с течением вниз, она сползает, как въевшаяся в кожу грязь и смола ( медленно, вязко, мутным ручьем вытекая сквозь растопыренные тонкие пальцы ). ром плачет – громко, надрывно – ром орет до содранной глотки, просыпаясь в собственной крови с каждым новым рассветом ( солнце все ниже, ниже и ниже, а тело до омерзения липкое, пристает к накрахмаленным простыням – алым по белоснежному, бурым по блеклому, черным по грязной нестиранной тряпке ), ее руки разодраны, а плечи твердой корочкой поросли.

она чувствует, как кости врастают внутрь, как ребра рвут в крошево легкие, как сжимается внутри сердечная мышца и сам себя переваривает желудок – желчь поднимается к горлу, сжигая связки – ром открывает рот, но за ним – пустота. ром молит о помощи, но ее не слышит никто, ни люди, ни великие, ни проклятый виллем; она молит о смерти, ведь сама теперь бесконечно слаба.

вознесение не несет ничего, кроме боли и опустошения; перерождение стирает тебя и возрождает заново нечто, не поддающееся власти и пониманию. этот триумф – фарс и самообман.

воспоминания ныне выжжены подобно иссохшим полям – в обугленных очертаниях мало что различимо ( во снах она лицезрит обрывки знакомых лиц, но они распадаются в золу под ногами ); ром протягивает костлявые руки к зеркалу, но не видит в нем никого знакомого ( кто это, что это ), отчего вновь горько рыдает – по опустевшему бюргенверту раздается протяжный животный вой.

и со временем гореть заживо становится как-то привычно.
со временем имя собственное забывается тоже — остаются лишь звезды, устилающие тинистое дно.

"Я, деликатно говоря, считаюсь чудовищем. Кровожадным монстром."

И тем не менее, дорогой друг, ты - воплощение человечности в этом мире. И, что более важно, ты несешь эту человечность в нас, заставляя не забывать, что именно делает нас людьми. В тебе, как ни в ком, чувствуется отпечаток прожитых лет, и, что удивительно, несмотря ни на что, ты сохранил в себе способность искренне улыбаться друзьям, смеяться в компании приятелей, и не позволять себе становиться чудовищем, которым сам себя нарёк. Будь ты хоть трижды кровожадным монстром, коим считаешь себя, Регис, ты всё ещё куда человечнее многих из так восхищающих тебя людей. Спасибо тебе за всё, и спи спокойно, старый друг. Ведь всем из нас время от времени требуется отдых. Но отдых ведь не может длиться вечно?

Tovarysh Вонг, моя работа заключается в выявлении дыр в безопасности нашей организации. Как оказалось, вы - та еще дыра. Признаюсь, что вы весьма хороши как шпион. Опытный агент с мутным прошлым, до которого докопаться так и не удалось - слишком все чисто и концов не найти, будто бы кто-то очень старался и одному человеку такое явно не под силу. Опираясь на свой опыт в спецслужбах, могу сказать что вас либо пытались когда-то стереть и заставить исчезнуть, либо за вами стоят очень серьёзные люди.
На чем я остановился? Ах да, проникнуть в лабораторию как работник, обеспечив себе прикрытие. Окрутить главу отдела исследований до такой степени, что он сменил пароли на имя своей пассии и сливал информацию некой новой в коллективе леди. Надо же, моё уважение. Я тоже не сразу дошёл до вашей персоны, спотыкаясь о каждое досье и подозрительных личностей.
Но ловить за руку - это то, что я обязан делать. И я поймал. В мире, где каждый борется за место под солнцем, роль играют связи, сила и информация. Вы - двойной шпион и тройная дрянь, но это вовсе не отталкивает. Вы умны и полезны. Так уж вышло, что я владею информацией. И готов поторговаться за неё. Еще я готов предложить руку помощи в трудную минуту - птичка на хвосте принесла, что есть неизвестная переменная - сила, которая скрывается сейчас в тени. Определённо, я готов. А вы, tovarysh Вонг? На что готовы вы?

ДЖИИИИИИИИИИЛ! Прошло уже столько лет как началось все это дерьмо, а ты все ещё дорогой для меня человек. Знаешь, только с тобой мне было настолько спокойно, что я практически забывал обо всем и чувствовал вкус к жизни. Чувствовал поддержку и что меня понимают - последнее ведь самое главное. Наши отношения довольно непонятны для окружающих, они то есть, то нет - и отношений, и тебя, и меня. Будто бы судьба сама разводит то, что должно быть единым целым от начала и до конца, подкидывая все новые преграды и испытания.
Ты яркая, как шутиха и настолько же громкая. А еще похоже взрываешься, если что-то не по тебе. И врываешься, так же, как ворвалась в мою жизнь когда-то.
У нас с тобой никогда не совпадало время и место: никаких служебных романов (на виду у всех), никаких открытых отношений пока все не закончится (как насмешка в лицо, потому что это оказалось бесконечным). Никаких упрёков друг другу, потому что в один момент мы стали отражать один другого, стали эхом, которое звучит отовсюду - где началось и где закончилось не найти. Слишком тесно переплелись, были сшиты толстыми нитями, которые все пытаются разорвать разные города, страны, стороны - так больно, что кровоточит. Наверное, дело не в любви, не в страсти, не в сексе - вокруг чего там еще люди возводят бастионы вечных отношений - просто я закрываю глаза и вижу тебя когда мне тяжело или плохо - становится лучше, легче. Потому что наша дружба прошла через многое, потому что если во мне и осталась какая-то нежность - только где-то здесь, между. Потому что если один протянет руку с просьбой - другой обязательно протянет в ответ свою.
Память в нашем случае подруга ненадёжная. Мы оба теряли себя и находили вновь, вспоминая через боль, ненависть и страх всю свою жизнь, настоящую.
Я вновь ничего не помню. Теперь твоя очередь меня искать и найти. Пожалуйста, Джилл, мне это нужно как никогда.

пристальный досмотр на границе (это нормально, так ко всем узкоглазым теперь). заторможенная реакция на имя, которым окликает страж. имён слишком дохуя, в прикроватной тумбочке шесть паспортов с одинаковыми несчастливыми фотками на них. герда даже не пытается быть приветливой. уголки губ ползут вниз, у неё лицо ребёнка, который вот-вот расплачется.
- цель визита?
разъебать, конечно же, ваше королевство нахуй.
Герда молчит, на ответе не настаивают. с момента наступления холодов таких, как она, на границе выстраиваются очереди: несчастные, оголодавшие с одной сменной одеждой.
- провозите что-либо запрещённое?
герда мотает головой и перехватывает лямку сумки покрепче. никто не откроет косметичку, никто не заглянет внутрь, никто не посмотрит в зеркало, никто не спросит, почему оно не отражает.
- нет, но… - маленькая ладонь змеёй тянется через стойку к стражу, Герда протягивает записку с просьбой о помощи, с покаянием, с явкой о повинной, - цель приезда: хочу спасения.

Царица любит каждого из своих детей, но Розалина-Кручка — почти родная дочь, любимица, несчастная и изуродованная. Царица узнаёт в ней себя: женщину, потерявшую любовь — женщину, полную исступлённой ярости, захлёбывавшуюся в собственных слезах. Эта горячая вода ей родная на вкус: ею Царица заливала пепел, в который обратился прошлый Дендро Архонт, и ей она позволяет капать на платье, когда прижимает Розалину к груди.
Когда-то они обе были ласковым солнцем: Катаклизм спалил одно и обратил в лёд другое.
Синьора — избалованная царевна, которую Царица из мондштадтской умницы превратила в госпожу, властную, своенравную и жестокую, милостью Крио Архонта привыкшую ко вседозволенности и за неё поплатившуюся. Царица подняла её из пепла и превратила в Прекрасную Леди, воспитала её по своему подобию, сделала вестником своей ярости, вручила цель, оберегала — любовью и болью, — и, к несчастью своему, слишком пестовала всё худшее в Синьоре. Холодные руки Крио Архонта — единственное, что могло сдержать этот огонь, и вдали от неё Алая Ведьма пожрала сама себя.
Они нашли друг в друге утешение, понятное лишь тем, кто жаждет крови, — стремление к разрушению, к пожару, что захватит небеса, и расплате за изувеченное сердце. Синьора нашла в ней защиту — безусловную любовь и сердце, что всегда примет её со всем худшим, что вывернула наизнанку месть.
Синьора не нашла в ней исцеления — не обрела покоя рядом с той, что растеряла своё лето за безжалостной зимой.
Смерть есть её последнее благословение.

Хакон - здравый смысл Эйдена и это факт.
Зачем лезть в разборки между фракциями, если можно получить от них все необходимое и свалить, да?
Не мы такие, жизнь такая. Пожалуй, будь у Хакона девиз, он был бы именно таким.
Впечатляющий талант запиздеть всё живое до состояния неживого. Видимо, ты таки чему-то научился у своих бывших, да?
Хакон иногда легкомысленное говно, что говорит А, но никогда не доскажет тебе Б.
Ему хочется верить, но каждый раз он умудряется предать и просрать свой шанс на лучшую жизнь или вообще жизнь.
За основу беру финал, где Ночные бегуны во главе с Лоан, город цел, бахнула только база.
А ты, словно клещ лесной, уцепившись мёртвой хваткой нагоняешь за городом с такой дурацкой фразой
«малыш, ты ведь обещал отвести меня к большой воде, помнишь?».

судьба ее – гнить в объятиях беспросветной тьмы.
потерять память – она считает – то же, что и потерять целую жизнь; без пережитых воспоминаний тело – бренный сосуд, живой монумент, оцелованный скверной. но сайгу улыбается, в последний раз глядя в глаза эи – мясо сгниет, кости рассыплются, но память ( её и о ней ) запятнает чужие уста: она воспрянет из грязи, питаясь преданностью и любовью к родной земле.

судьба ее – истлеть во имя и вопреки. темная воля податлива – она вдыхает свободу росткам лисьей памяти, истерзанной болью гниения; сайгу будет жива, пока цвет сакуры вылизывает подножия горы ёго – пока слова ее живут внутри кого-то еще.

«не будь ослеплена. не колеблись. продолжай идти по пути, в который ты веришь».