№ 1, дарт вейдеру кстати!!!11111

Мир жесток – она поняла это не сразу. Её, наверно, слишком долго оберегали от него, чтобы она в свои восемнадцать ещё верила в честность и добродушие, надеясь найти его среди лживых лиц имперских сенаторов. Лея взывала к ним, опустошенные, разрушенные планеты требовали помощи и Лея знала – помощь эту им предоставить можно, сколько здесь сытых, пузатых сенаторов, что ни в чем себе не отказывают? И планеты их едва ли можно назвать страдающими, чего не скажешь про тех, кто гибнет во Внешнем Кольце на глазах друг у другу, лишенный всякой возможности вырваться. Империя блокировала торговые пути, оккупировала клочки земли, на которых едва ли хватало ресурсов, чтобы обеспечить жителей Галактики, но империи было мало – они хотели раздавить каждого, кто идеям чужд, кто противится, кто говорит им «нет». Лица сенаторов смотрели на неё разными глазами: самодовольными, пустыми, трусливыми, заинтересованными – последним она верила, но они боялись возразить, сливаясь с толпой безмозглых малодушных бездарей, что кивали на указы Палпатина, даже не думая над тем, к каким последствиям это приводит. Сенатор Органа пребывала в самых отвратительных чувствах, когда ей отказали в гуманитарной миссии, ей хотелось хорошенько врезать по каждой самодовольной морде, заплывшей жиром, что глядела на неё в ответ на мольбы. Что ж, Палпатин сделал ей подарок – позволил самой отправиться на страждущую планету с тем, что она имеет, а других помощников ей не нужно – хочет помогать, пусть помогает, пока великие умы империи будут заниматься действительно важными вопросами. Гнусный, гнусный, гнусный ублюдок, она ненавидела его, как никого, но бессилие давило, и она задыхалась под ним, как под стальным прессом, и могла только мечтать о дне, когда всё закончится. Закончится ведь? Она верила, что да, восемнадцатилетней девчонке только это остается.

Альдераанский крейсер, наполненный продовольствием, одеждой, медикаментами и питьевой водой, направлялся в одну из планет Внешнего Кольца – Лотал. Лея дала указание загрузить крейсер настолько плотно, насколько это возможно, но провизии было чудовищно мало. Едва ли жителям планеты этого хватит, чтобы продержаться ещё хотя бы неделю. Под властью империи планета погибала, гибли и её жители. Кто мог – вступал в Штурмовой корпус, но шанс такой давался лишь молодым и выносливым, а остальные существовали на тех жалких крохах, что империя не успела из них высосать. Горнодобывающие комплексы, плодившиеся по всей планете, уничтожали её экосистему до основания, с орбиты Лотал выглядел чудовищно – рассеянные пожары, смог, грязь, копоть. Лея хотела помочь им всем сердцем, но всё, что она могла – это те жалкие крохи провизии, что вместились в альдераанский крейсер, она готова была неделями не есть, и не пить, лишь бы хоть кому-нибудь из жителей планеты досталось чуточку больше продовольствия. На корвете она была не единственным важным лицом, император отправил на планету Дарта Вейдера, будь он проклят, и Лее казалось, что вовсе не по загадочным делам, что неизвестны Органа, а чтобы не дать сенатору доставить на Лотал вместе с продовольствием ещё и боеприпасы, необходимые для повстанцев. Лея даже не пыталась рисковать, скрывая нечто подобное от Вейдера, уж лучше она прибудет на Лотал с едой и лекарствами, чем перестанет прибывать куда-либо.

Очень скоро они должны будут приземлиться на планете, опуститься во вздымающийся смог и грязь. Сенатор была здесь уже раньше, предпринимала попытки помочь, да только не закончились они ничем. Лея наблюдала за приближением через панорамное стекло и, услышав движение у себя за спиной, не сдержалась. – Довольны, Дарт Вейдер? – это существо, как ей думалось, физически неспособно чувствовать удовлетворение, однако представшая им через окно картина была красочной – настолько же красочной, насколько может быть что угодно, когда-либо бывшее прекрасным, а теперь уничтоженное империей – планета погибала, нравится ли ему такой вид? – Именно такой вы хотите видеть каждую планету Галактики? – ей всё равно, какой хотел видеть Галактику владыка-ситх, она сделает всё для того, чтобы этого не произошло, однако отказать себе в удовольствии уколоть не могла, впрочем, едва ли Вейдеру станет интересно продолжить разговор с глупенькой сенаторшей, которая играется в политику, они ведь такой её считали? Она, может быть, такая и есть – Лея знала, что ей многому нужно научиться, чтобы иметь силы и возможность менять галактику своими руками, и не довольствоваться гуманитарными миссиями – этого мало, она чувствовала, этого недостаточно. Чем ближе они оказывались к планете, тем сильнее, ей казалось, она чувствовала запах гари – тот не мог проникнуть в корвет, это иллюзия – Лея знала, но она её чувствовала, как чувствовала злость от присутствия на корабле этого… существа. – Если бы все сенаторы были сейчас здесь, они бы проголосовали иначе. Я не верю, что ни в одном из них не осталось ни чести, ни достоинства. Впрочем, вам подобные чувства не знакомы, - взывать к благоразумию Вейдера принцесса не стремилась – в нем его не было, она поняла это, едва впервые с ним встретилась. Такой же гнусный и мутный человек, как и Палпатин, они здорово смотрятся в своем темном тандеме чистого зла, идеально дополняя друг друга.

Лея не понимала, как можно было стать таким. Может быть, чистым злом нужно родиться – что за жизнь должна была быть прожита, чтобы таким по доброй воле? Чтобы так очерствить себя, чтобы видеть идеалы и ценности там, где смерть, где мрак, где руины, чтобы собственными руками возводить загнивающий мир и не желать изменить его. Это отвратительно. Это непонятно ей и никогда не станет понятным. Что за человек скрывается под маской? Нет, пусть она и задается этим вопросом иногда, ей это не интересно. Кто бы ни скрывался под ней, человеком это уже назвать нельзя – существо. Существо, лишенное чувств и света, сотканное из тьмы и крови. Нет, она не хочет знать, как он стал таким и доволен ли он видом умирающей планеты – пусть лучше ничего не отвечает ей и молча проходит мимо, не считая нужным потратить оставшиеся минуты на разговор с глупой принцесской. Пусть сдохнет где-нибудь, сгниет.

---

№ 2, люку

У Леи всегда так случается: едва что-то становится для неё ценным, важным, дорогим, она это теряет. Любимые люди уходят от неё и ей лишь остается верить, что однажды они вернутся. Последнее, что она успела выкрикнуть Хану, это признание. Лея не могла знать, лишь верить, что Хан ещё жив, что заморозка в карбоните не убила его, что они однажды увидятся вновь, но как поздно она сказала ему об этом: лишь перед лицом смерти Хан узнал, что она любит его, а она, глупая и норовистая принцесска, не нашла в себе сил сказать ему это, пока он был рядом, был с ней, пока можно было обнять его и поцеловать. Глупая девчонка, она поняла свою любовь лишь тогда, когда в глазах своих увидела смерть. Ей хотелось биться в истерике от собственной глупости, но она не могла позволить себе такой слабости – Лея верила, что Хана можно спасти и должна была все силы направить на это. Она ещё не понимала, может ли снова поверить Лэндо: он коварно предал её и Хана, и ничего не мешало ему снова обмануть их, соблазнившись на обещания Империи. Сейчас ей сложно было верить кому-либо: вокруг одни предатели, а круг друзей сужается – лишь Чуи рядом. Мысли о Хане и Люке крутились у неё в голове, пока они покидали Облачный город на «Соколе», и одну она слышала отчетливо.

Это чувство было ей знакомо, и в то же время совершенно ново. Что-то внутри неё, какая-то неизвестная ей раньше сила просыпалась в ней, и она ясно слышала, словно он был сейчас здесь, словно говорил с ней на борту «Сокола» прямо сейчас. Лея отчетливо слышала его голос – голос Люка. У неё сердце сжалось, и дыхание вмиг остановилось, и она не могла больше отмахиваться от этой мысли, от уверенности, что Люк говорит сейчас с ней. Он говорил ей, чтобы она услышала его, и Лея его слышала. Она не могла понять, как, почему и зачем, но здесь и сейчас она ясно слышала его зов и видела его, такого родного, и чувствовала, что он рядом, стоит лишь… - Люк… Надо вернуться, - сообщила она и уверенно глянула на Чуи. Они могут не верить ей, они, наверное, не слышали его и не почувствовали его, но. она. уверена. в том, что именно они должны сейчас сделать: развернуть «Сокол», пусть даже истребители гонятся за ними, она не потеряет ещё и его. Она не позволит Люку упасть вниз, даже если ей кажется. Она не позволит этому случиться. Не позволит. Не позволит. Не позволит. Тысячу раз им повторит, чтобы возвращались, сама лично возьмется за штурвал, но во второй раз она такой ошибки не допустит.

- Я знаю, где Люк, - она смотрит на них строго. Лея уверена, что они не должны терять время на уговоры и доводы: счет идет на секунды, и каждая дорога. Лэндо повторяет, что за ними гонятся истребители и она это понимает полностью, но ясно видит, чувствует, что сейчас самое важное, что она может сделать – спасти Люка. Что она готова попасть в лапы Империи, что она готова снова бороться, снова вступить с ними в бой, но сделать то важное, о чем взывает некая сила внутри неё, которой она осознать не может, но которая тянет её туда. - Чуи, поворачивай, - Лея смотрит строго на вуки, и тот сдается. Лэндо хлопает недовольно, и Лея закрывает глаза, чтобы не повернуться и не сказать ему всё, что копилось в ней с момента его предательства. Она не обязана верить ему, но он, если хочет быть с ними и вернуть их расположение, должен просто поверить ей. С его легкой руки они уже потеряли Хана. Люка она не потеряет. Ни за что. Никому не позволит сделать это с ним.

Возвращаясь в нижнюю часть Облачного города, они увидели вдали едва цепляющегося за флюгер Люка, и Лея благодарно выдохнула: это он, это правда Люк, ей не показалось, что он звал её, она услышала его, у них есть шанс спасти его, как, оказывается, неистово можно чувствовать благодарность к чему-то, что нельзя осязать, а чему можно только поверить – силе внутри, голосу. Его голосу. У них было мало времени, Чуи пытался подобраться к флюгеру как можно ближе, чтобы Люк мог спрыгнуть в отверстие и попасть внутрь «Сокола», и в какой-то момент у него получилось. Лея не могла дождаться, когда сможет прикоснуться к нему, когда Люк перестанет быть для неё голосом вдали, картинкой в иллюминаторе, когда он будет в её объятиях и она больше никогда не отпустит его. Ей нестерпимо больно думать, что она может потерять ещё кого-то. Сквозь слезы и радость, и чудовищное волнение она со всех ног мчалась к нему по «Соколу». Истребители нагоняли их, а она думать ни о чем больше не могла, и кивнула Лэндо, когда тот опустился за штурвал – сейчас она нужна Люку, а им она верит. Они сумеют выбраться.

- Люк, я… - она не могла поверить, что это правда он, и крепко обнимала, боролась с желанием отпустить, чтобы не сделать больно – она видела, как кровила его рука, и не отпускать никогда. – Тебе нужна помощь, идем я уложу тебя и обработаю рану, - её голос звучал так, будто она просила его пойти с ним и не рваться в бой, но это был приказ, исковерканный слезами от радости. Лея дала себе несколько секунд, чтобы вернуться в чувства, ведь им сейчас не до слез, и повела Люка внутрь «Сокола». – Я так ждала тебя, Люк. Мне так много нужно сказать тебе…

Она очнулась, чувствуя как лава Мустафара оседает черным пеплом ей на лицо, скатываясь вместе со слезами. С-3РО и R2-D2 двигались в её направлении по взлетной площадке, Падме уперлась о локоть и пыталась перекатиться на бок, чтобы встать, когда С-3РО, размахивая руками, уверял её оставаться на месте и дождаться его. Падме чувствовала, как больно тянуло живот и рукой инстинктивно его прикрывала, защищая своих нерожденных детей будто ладонь её чем-то могла помочь. Ей по-прежнему было трудно, словно руки Энакина до сих пор смыкались на её шее, слезы и боль не давали ей сделать глубокий вдох и она хватала горячий, раскаленный лавой планеты воздух и не могла им насытиться. Где Энакин? Что с ним? Падме не могла перестать думать о нем даже теперь, когда он сделал ей больно – плевать на то, что рука его сомкнулась на шее Падме, не физическая боль причиняла ей страдания, а то, что делало больно её сердцу, то что разбило его раз и навсегда на мелкие хрупкие осколки. Энакин предал их всех, Энакин выбрал путь, который она не может и никогда не смогла бы принять, Энакин сделал выбор, от которого её бросает в холод, это Энакин убил всех рыцарей, падаванов и юнлингов, устроив резню в Храме. Оби-Ван был прав, рука Энакина не дрогнула даже когда перед ним стояли беззащитные дети. Энакин (как называть теперь его этим именем?), ведомый чем-то, что Падме не могла понять и никогда не сможет принять, перешел черту, после которой, кажется, уже нет возврата. Ей хочется верить, что в Энакине ещё есть добро, но вера эта угасает с каждой секундой. Она протягивает руку С-3РО и дроид помогает ей подняться на ноги. Не сдерживая слез, Падме пытается оглядеться по сторонам: ни Энакина, ни Оби-Вана не видно, вокруг лишь лава и разруха. Ей хочется верить, что Оби-Ван ещё жив. Думать об Энакине ей больно, она отторгает эти мысли, как её тело отторгает детей тянущей болью внизу живота.

Дроиды помогают ей добраться до корабля под взволнованные свисты и трели R2-D2. – С-3РО, R2-D2, вы что-то знаете? Где они? – упираясь о дроида-переводчика, Падме ладонью придерживала свой живот и тяжело шагала в сторону корабля по взлетной площадке, чувствуя, как боль в животе усиливается, но ей это казалось неважным, ведь она жива, с ней два верный помощника, они справятся – больно было выше, там, где сердце, там, где говорят живет человеческая душа, где концентрируется их сила. Энакин выбрал не ту сторону, очернил себя, выбрал путь, с которым Падме никогда не смогла бы смириться, из его уст звучали слова, о которых сенатор Амидала не могла и думать даже в самых страшных кошмарах, и ей казалось, что Энакин искренне верил в лучшую Галактику, в справедливую Империю, в мощь темной стороны силы и в какое-то иллюзорное спасение для неё и их ребенка, не имея желания открыть свои затуманенные мощью, обещанной ему Палпатином, и увидеть, наконец, что не Республика для неё угроза, а он. Он сам. Энакин чуть не убил её, ведомый своим безумством, и продолжал – ох, он даже после этого продолжал верить в свою правоту. Как больно думать об этом. Подкошенными коленями Падме падает на поверхность взлетной площадке, так и не добравшись до корабля, но её успевает подхватить С-3РО, - спасибо… что-то мне… - тяжело дыша, Падме погружается в тьму, а перед глазами лишь лава и невыносимая боль, не её – чужая.

Дроиды отнесли сенатора на корабль, опустив в кресло и суетились вокруг неё до тех пор, пока Оби-Ван не вернулся на борт. Падме очнулась лишь позднее, когда планета Мустафар осталась позади. С-3РО сообщил всем, что Амидала проснулась и кружил вокруг неё, пока она отмахивалась от него и пыталась глазами найти Энакина. Падме показалось, что он передумал, что признал свои ошибки, выслушал своего учителя и теперь летит с ними, чтобы предстать перед Сенатом и получить заслуженное наказание, но жить… жить и знать, что где-то его ждут любящая супруга и их ребенок. – Где Энакин, Оби-Ван? – спрашивает Падме, когда их взгляды встречаются. Джедай не спешит отвечать ей, и она долго, настойчиво смотрит, пока не понимает, что Энакина здесь нет. Он не передумал, не признал ошибок, не исправится, он продолжает верить в мощь ситхов и в проклятую, кровавую Империю, о которой мечтает Палпатин. Падме откидывается на спинку кресла и обхватывает голову ладонями, не сдерживая слез, катящихся по щекам, - он не одумался… - Падме сделала глубокий вдох и краем ладони вытерла в губ слезы, - я до сих пор не верю, Оби-Ван, что это наш Энни, что он мог так быстро измениться, что кто-то мог затуманить ему голову обманчивыми идеями, мечтами о величии и могуществе. Он ведь никогда не был таким, - она не хочет и не может больше сидеть в кресле, ей хочется подойти к иллюминатору и взглянуть на Мустафар, от которого они всё дальше удаляются, на котором остался Он. – Наш Энни верил в добро, верил в светлую сторону, мечтал о справедливом, лишенном зла мире, верил в Республику и клялся защищать её, - она подходит к иллюминатору и смотрит, как отдаляется от них покрытая лавой планета, с которой её теперь связывает слишком многое. Мустафар навсегда останется местом, где прежней Падме Амидалы не стало, ведь без Энакина она совершенно пуста, он был её главным смыслом и теперь ей не хотелось жить в мире, где прежнего Энакина больше нет. Ребенок будто чувствовал что-то и в ту же секунду уткнулся ножкой ей в живот, и Падме прислонила к нему ладонь, чувствуя его внутри. Она махнула головой, отгоняя дурные мысли. Прежнего Энакина может и нет больше, но в ней его ребенок, и ради него она будет жить. Падме помнила, как Оби-Ван задал ей вопрос, так и не получив ответа, и кажется самое время дать его. Она обернулась и взглянула на своего друга, - да, Оби-Ван, Энакин отец ребенка. Мы были венчаны в Варикино, служителем Братства знаний.

Когда-то они поклялись хранить это втайне, но теперь не было нужды скрывать правду перед Оби-Ваном. Падме была уверена, что секрет уже давно раскрыт кем-то, ведь иначе Энакину бы не внушили дурные мысли о спасении Падме и ребенка, не всадили бы ему в голову чужеродные идеи, которых он всегда сторонился и от которые клялся отвергать. У силы две стороны, он клялся оставаться на доброй, на светлой, на её стороне. Взгляд её был наполнен тоской и направлен на Мустафар, от которого теперь было заметно лишь круглое желтое пятно, как цвет его глаз, которыми он в последний раз на неё взглянул.